ВСТРЕЧНАЯ
ПОЛОСА
Время их совместных выступлений на стадионах и в
Политехническом давно прошло. Евтушенко остался Политехническому верен.
Вознесенский предпочитает Зал Чайковского. Увидеть их вместе уже кажется
невозможным…
Молодость любит находить общее.
Зрелость настаивает на индивидуальном. Пути, когда-то начавшиеся в одной точке,
чем дальше, тем больше расходятся. Тем более поэзия — дело одинокое.
И все же отзвук ей, как воздух,
необходим. Она даже рифмами на этом настаивает.
И, конечно, хочется, чтобы тебя
услышали прежде всего те, кто умеет слышать стихи. Значит, в первую очередь —
собратья-поэты. Ну а если еще и ответят — это уже событие.
Сегодня мы при таком событии
присутствуем. И рады, что оно состоялось на страницах «Новой».
В № 14 от 24 февраля мы опубликовали
новое стихотворение Евгения Евтушенко, посвященное Андрею Вознесенскому и общей
юности. Андрей Андреевич его прочитал, послание услышал и, как позже
выяснилось, в тот же день написал ответ. Который и передал в нашу газету.
Мы с удовольствием его публикуем. И —
перепечатываем стихотворение Евтушенко, положившее начало диалогу двух поэтов.
Теперь они встретились на нашей полосе.
…Как известно, поэты предсказывают
изменения общественного климата лучше любых штатных барометров. Может быть,
сейчас действительно наступает время если не объединения всех не
«вертикальновластных», то, по крайней мере, активного взаимодействия?
Олег
ХЛЕБНИКОВ
Диалог поэтов
Евгений
ЕВТУШЕНКО
На «хвосте»
Андрею Вознесенскому
Хотел бы я спросить Андрюшу,
а помнит ли сегодня он,
как мы с ним жили душа€ в душу
под звуки собственных имен.
Они в божественном начале,
не предвещающем конца,
так упоительно звучали
в метро, в общагах, у костра.
Встречали нас в таком восторге
в Москве ветровки, гимнастерки,
и джинсы рваные в Нью-Йорке,
где тоже ждали перемен
веснушки как глаза колен.
В стихах был свежий привкус утра,
а имена гремели столь
неразлучаемо, как будто
свободы сдвоенный пароль.
Но та свобода двух мальчишек
была, чтоб не был в ней излишек, —
под взглядами не снятых с вышек
гулаговских прожекторов.
Стучали кулачищем свыше.
Сдирали со щитов афиши.
Шуршали в уши,словно мыши:
«Не наломайте лишних дров!».
Мы их ломали непрерывно,
и как там с нами ни воюй,
бесстрашны были и наивны,
и так раскованно порывны,
словно рискованные рифмы,
с губ, где не высох поцелуй.
А помнишь, вышли мы от Гии
Данелии — совсем другие,
чем иногда теперь, когда…
Забудем. Главное — Тогда.
Итак, мы вышли. В ночь. От Гии.
Ночь была тоже молода,
и ей, как нам, вовсю хотелось
в какую-нибудь завертелость
и безо всякого стыда.
Да и нечисты все стыды,
когда здесь Чистые пруды.
Мы оба, чтоб с народом слиться.
листали всю тебя, столица,
сначала ноги, после лица,
ища подружек «на авось»,
но отыскать не слишком строгой,
интеллигентно длинноногой,
родной души не удалось.
Мы уходились. Шли устало.
Но приключенье не настало.
А мимо шла «Аннушка» неутомимо,
не та,что с маслом тем коварным, —
а занятый трудом ударным,
заблудший на кольце бульварном
ночной трамвай под буквой «А»,
с облезло красными боками
и дребезжащими звонками —
родная женская душа,
единственная, кто в ту ночь
хотела нам двоим помочь.
А кто-то выглянул в окно,
глотая тряское вино,
и, басом пошатнув трамвай,
нам прохрипел: «Ребя, давай!».
«А ну догоним и — на хвост!» —
воскликнул я, легко, как тост,
тем более,что нам Булгаков
отеческих не сделал знаков.
И понеслись мы через шпалы
во все, нас ждущие, опалы,
и, будто нас пожар прожег,
на буфер сделали прыжок.
И вдруг — аж слышать мог Урал,
гимн репродуктор заиграл!!!
Как жаль, что нас не видел Гия,
когда, одетые вполне,
мы, как два мальчика нагие
на красном взмыленном коне,
тряслись под утро вместе с гимном
на том хвосте гостеприимном
в полупроснувшейся стране.
Потом, как водится в России,
в трамвай нас люди пригласили
и «Три семерки» из горла
нам родина преподнесла.
Автобусники. После смены.
С Марьиной Рощи. Джентльмены.
Сказали: «Мы не за рулем.
Есть вобла. Может, вобланем?».
Один, глядящий всех бодрей,
мне вдруг сказал: «Ведь ты Андрей?».
А кореш в несколько мгновений
Андрея разглядел: «Евгений?».
Мы, распрощавшись, хохотали,
как мы с тобой друг другом стали.
А что случилось после с нами, —
наверно, это мы не сами.
Мы сами — это только те
у «Аннушки», на том хвосте…
18 февраля 2005 г.
Андрей
ВОЗНЕСЕНСКИЙ
Плач по братку
Ответ Евгению Евтушенко
А у Межирова был шмалер.
Помнишь? Женщина. Барток. Снежок.
Усмехнувшись в предсмертной марле,
ты немного сбледнул, браток.
Мы, поэты, всегда повинны,
поэтические братки…
Небо спело нам половину,
не задев ключевой строки!..
И снежок, точно запах винный,
не выветривается из башки.
Наказуемы высшей мерой,
агрессивно храня успех,
Мы, поэты, как агасферы,
видим ужасы дольше всех.
Помнишь, Женя? Ты помнишь, помнишь!
Свет лирических снежных лиц.
И кепарь твой раскраски пончо
звал на помощь всех фельдшериц!
Мы различны, пути отдельны,
разный шьют на нас компромат:
«Этот ходит хромой как демон,
тот башкой чуток захромал».
Утомляемы пасторалью,
люди радуются опять:
«Если Божий дар потеряли,
значит, было что потерять!»
Но останутся не экраны
и не выходы за флажки.
Лишь слеза над башкой братана,
больше нету такой башки.
24 февраля 2005 г.
P.S. Читайте в следующем номере стихи Беллы Ахмадулиной и
стихотворение Евгения Евтушенко о ней — в его рубрике «Антология русской
поэзии».
"Новая
газета" № 16
03.03.2005