Андрей Вознеенский

ГЕНИАЛЬНАЯ ОШИБКА

ПОЭМА

     

Коронарографию делали
      в Швейцарии.
     Точно клювы гарпии
      в сердце мне царапали.
     Ищет хищный клювик коронарографии
     то, что сердце любит,
      что для сердца главное.
     
     Мое сердце голое
      билось на экране.
     И профессор Гоа
      был спокоен крайне.
     Сердцу макаронные
      он готовил стенды.
     “Заходите внутрь себя!” — пригласил он меня.
     — Проконтролируйте, что и как...
     В вашем распоряжении 50 мин, you understand, бл?”.
     
     Я спустился по правой ноге
      в артерию.
     Было горячо,
      как в теплоцентрали.
     Ело глаза. Я шел по голосу крови.
     Красящие вещества пахли йодом.
     Красные шариковы
      пожирали белых.
     “Я голос крови!” —
      Кричал Красный.
     “Я го...” — возражал пожираемый Белый.
     Я шел вверх по течению, подталкиваемый сзади кровью.
     “Родная”, — подумалось мне...

     
     Но внезапно трещина взвилась молниеносно —
     резкий профиль женщины, локон кровеносный
     
     молодой художницы,
      всех пославшей на фиг,
     основоположницы
      коронарной графики.
     
     За Тебя бы финишно жизнь сгноить на нарах!
     Ты — моя графинюшка коронарная.
     
     Коронарная графика началась с Коро.
     Когда ветлы и сердолики затрепетали на его холстах,
     будто сентябрьское утро.
     
     Так же заикался К-коровин.
     
     Салоны нонсенса.
     Биеннале сердцебиения.
     
     Приставы и мистики,
     потусуйтесь в трафике.
     Посетите выставку
     коронарной графики.
     
     Очи.
     Фен цирюльника.
     Феномен шарпея.
     Губы поцелуями.
     Кровь Дориана Грея.
     
     Главы без заглавия.
     То, что будет, было.
     Геомонография
     Порносценобио
     
     Голос сказал мне: “Осталось 30 минут!”.
     Я шел по голосу крови.
     По горячему Красному морю, как по Мертвому, не проваливаясь.
     Соль стирала следы прошедших.
     Капелька грузинской крови
     щекотала в пятке
     “Я голос крови” —
     кричал победивший Белый.
     Я го... возражал пожираемый Красный.
     И бал вампиров! Пролетал Комар.
     Он искал Меломеда.
     Они только что высосали силы из Девушки с веслом.
      Искали другую.
     Макбет кровохаркал.
     Каялся русский Кромвель.
     Проплыл Хайдеггер — философ голоса крови.

     
     Ржет рок-группа крови.
      Алкаш алкает.
     Свистит на ветке мент вроде Алконоста.
     Всюду благодарственный акафист:
     “Слава Тебе за указани
      тайного голоса!”.
     
     Слава Тебе за указание тайного
     смысла.
     Бедра на радуге без коромысла.
     
     За неиссякаемость блока питания...
     Слава Тебе за неугасание Тайны!
     
     Слава Тебе, указавшему нам свет!
     Может, я поэтому и поэт.
     
     Угасанье солнца.
     Угасание сервера.
     Хукасай. Японцы.
     Юга нет без Севера.
     
     Японцы рисуют так:
     вынимают из себя сердечко, макают в тушь.
     И прижимают к рисовой бумаге.
     Китайцы делают так же,
     но прижимают к рисовой бумаге
     сердца врагов.
     Художник рисует сердцем.

     Прикрываться листиком
     зябко — мы не в Африке.
     Мое сердце — выставка
     коронарной графики.
     
     Имеем ли мы право на
     коронарную графику?
     Подглядывать за процессами,
     не адресованными нам?
     Каждый имеет в сердце непонятый шедевр,
     но не каждый выставляет его
     на глумление публики.
     С нашим автором — другое дело:
     он наркоман публичности и откровенности.

     
     Голос напомнил:
      “Осталось 30 минут!”.
     Мы плыли с Тобой брассом
      по трассе,
     разряженной аспирином.
     Когда я захлебывался,
     Ты помогала мне.
     Рядом плыл Красно-белый, полосатый, как гусеница.
     Его звали Шарамышкин.
     Он кусался, безобразничал.
     
     Сердце затягивало,
      оно рычало рядом.
     Сердечность затягивала.
     Сердце чавкало.
      Было оно дыряво.
     Как демон в рейсе чартерном, гудят Дарьялы.
     Море шлепало мокрое.
     Приглашение к Фрейду.
     Мокрые губы чмокали оглашенную флейту.
     
     Музыка налегает. Мочит.
     И губы морщит.
     Вселился в меня нелегалом
     новый Моцарт.
     
     Вел меня путь мигающий
     меж гематом кромешных.
     Внутренняя эмиграция
     тяжелей, чем внешняя...
     
     Сменим ударение. Коронарография.
     Сразу в удаление пойдет Россия.
     
     Пляшет хали-гали
      метель сквозь кальку.
     Видно, олигархи
      мороз накаркали!
     
     Полотенцем вафельным
      грязная дорога.
     Доконало рявканье.
     На Канарах мафия.
     Бреют щеки граблями.
     Похороны Бога.
     
     Живем трупно. Корчимся.
     Кто виновен? ФИО?
     Выразиться хочется,
     как Киркоров Филя.
     
     Вас бы в удобрение,
     бюрократы, в силос.
     
     Сменим ударенье —
      пойдет Россия.

     
     “Осталось 10 минут”, —
      сказал голос.
     Чавканье приближалось.
     Не помню как но я убил в себе Шарамышкина.
     Пахло йодом. Я потерял сознание.


     КОРОНАРНЫЕ ГРАФФИТИ
     
слоганы в граните:
     
Роняет лес свой златой багрец.
     Голос сказал, что сеанс закончен и выставка закрылась.
     Дальше он перешел на онучи.
     Я очнулся.
     До свиданья, выставка
     коронарной графики!
     Возвращаюсь к выстрелам
     подмосковной мафии.
     
     До свиданья, выставка,
     до свиданья.
     Может, слишком выстраданная
     да святая.
     
     Мне медбрат с улыбочкой конокрадною
     сообщил ошибочку коронарную.
     
 Резюме подшито
      и пронумеровано.
     

КОРОНАРОГРАФИЯ

"Диагност ошибся.

Сердцем Вы здоровые.

Пейте кофий с граппою!"


    
     
     Гоа, спев: “Я — Гойя!”,
      прорыдал по рации:
     “Сердце молодое!
      К черту операцию!”
     
     Что ж меня Вы мучили,
      Ален в тоге кожаной,
     введя дозу мутную местного наркоза?!.
     
     
Коронарографию
      Ты собой заклинила.
     Клиника проштрафилась. Погорела клиника.
     Сколько стоит в долларах коронарография?
     Разве это дорого?
      Разве это главное?
     
     Всунув в сердце паклю, разевайте уши.
     Наши в центре Бакулева
      сделали б не хуже.
     
     Родина болеет.
      Над лесною лентою
     Центр, вонзясь, белеет.
     Коронарным стендом.
     
     Центр, как гайка белая,
     встал над лесопарками.
     Всей России делая
      коронарку.
     
     Лимузины — ксероксы
      с колесницы Ксеркса.
     Жаль, что дверцев нет.
     У поэтов вечно молодое сердце.
     Может, я поэтому и поэт.
     
     Ты живешь в моем сердце,
     сжав аорту, как кукиш.
     Обманулся диагноз пролетающих лет.
     Ты живешь в моем сердце,
     точно бабочка в куколке.
     Может, я поэтому и поэт.
     
     Ты живешь в моем сердце.
     Жизнь не может быть длинною.
     Ты мой мобиль перпетум.
      Через века
     Люди коронарной графики
      завопят: “Какая линия!”.
     Мы с Тобой бессмертные. Пока.
     
     Пока в небе агнец,
      как дымок от “Шипки”,
     главное в диагнозе —
     право на ошибку.
     
     Право на ошибку
     было у Сусанина.
     Чту романс “Калитку”,
     а не Гимн сусальный.
     Нищему за скрипку
     расплатитесь мерсом.
     Право на ошибку —
     это правда сердца.
     Верую в Твой модуль,
     сменив обшивку,
     мой перпетум мобиле —
     вечная ошибка.
     
     Живите колокольно,
     грешно и сердечно!
     Как тот алкоголик,
     что мастерит скворешни.
     
     Храмики турбазы,
     чтоб птенцы не мокли,
     за нами одноглазо
     следят монокли.
     
     По логике, в Геенну
     несемся шибко.
     Спасет нас офигенная
     чья-нибудь ошибка.
     
     Вертолет пьет небо
     зубом графа Дракулы.
     Без ошибки б не было
     коронарной графики.
     
     Без кривой улыбочки
     санитара Алена.
     
     Жизнь моя — ошибочка
     гениальная.

     
     

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ
     В КЛИНИКЕ


     
     
***
     Пешим ковбоем
      пишу
по обоям.
     В рифмах мой дом.
     Когда Тебе плохо —
      плохо обоим —
     двое в одном.
     
     Мы вне общественного участья
     век проживем.
     Только вдвоем
     причащаемся счастьем,
     только вдвоем.
     
     Не помяну Тебя
      в пошлых диспутах
     и в интервью.
     Всех продаю.
     Твое Имя единственное
     не оскверню.
     
     Мысль изреченная,
      ставшая ложью,
     сгубит себя.
     Имя Твое холодит,
      точно ложечка
     из серебра.
     
     Разве поймет зарубежная клиника
     наш жилой стих —
     эти каракули,
      стенную клинопись,
     стих для двоих?!
     
     Жалко не жизни —

     проститься с пространством,
     взятым внаем.
     Страшно — придется
      с Тобою расстаться,
     быть не вдвоем.
     
     Сволочью ль стану,
      волком ли стану —
     пусть брешут псы.
     Наша любовь —
      оглашенная тайна.
     Не для попсы.

 


     Тройка. Семерка. Русь.
     Год 37-й.
     Тучи мертвых душ
     воют над головой.
     
     “Тройки”, Осьмеркин, ВТУЗ.
     Логика Германна.
     Наполеона тускл
     бюстик из чугуна.
     
     Месяц, сними картуз.
     Хлещет из синих глаз.
     Раком пиковый туз
     дамы глядит на нас.
     
     Тройка. Сермяга. Хруст
     снега. Видак Ведмедь.
     Видно, поэт не трус —
     вычислил свою смерть.
     
     Грустно в клинском дому.
     И Петр Ильич не поймет:
     Дама кто? Почему
     Чекалинский — банкомет?
     
     Как семеренко, бюст.
     Как Нефертити, гусь.
     Куда ты несешься, Русь?
     Тройка. Семерка. Руст.
     
     Только я с вас смеюсь.
     В морге играют туш.
     Царь. Семичасный. Хрущ,
     себя расчесав, как прыщ
     на попе, горит, растущ!
     Меня обзывает “прынц”...
     
     Идет перестройка душ.
     Мумии. Тролли. Буш.
     Свихнувшийся троллейбус,
     куда ты несешься, Русь?
     
     Шиз. Гиндукуш. Наркокуш.
     Чека напрягает линзы.
     НАРОД: “Накрылся Союз.
     Гол! Тама! Битнер!..”
     ЧЕКАЛИНСКИЙ:
     “ВАША ДАМА БИТА!”
     
     Иисус (ступает без шуз),
     бессмертие — это малость.
     От поэта одно осталось:
     “Я ВАС ЛЮБЛЮ, ХОТЬ И БЕШУСЬ!”
     
     Тройка. Семерка. Туз
     прострелен над головой.
     Портвейн “три семерки”. ТЮЗ.
     Значит, поэт живой.


     Печатается из цикла стихов, напечатанных в №4 журнала “Малый очевидец”

"Московский Комсомолец" от 27.08.2004

Андрей Вознесенский

 

Коллекция  Главная страница