Зодчий речи
15 раз по 75 слов в
честь Андрея Вознесенского
ЮБИЛЕЙ
Сергей ЧУПРИНИН
Фото Ирины КАЛЕДИНОЙ
|
|
1.
Он - поэт, и интересен тем, что все, к чему он ни прикоснется,
становится стихами. Метафоры в траве под ногами - наклонись и подбери. А слова
возьми у просвирен, и задорный полуматерок сегодняшних пэтэушниц - для
Вознесенского такой же резервуар живой речи, как ночные споры профессоров
где-нибудь у альпинистского костра. В речи, будто в любви, нет ничего
запретного. И все, решительно все может стать эротической зоной - надо лишь
уметь касаться. Знать, где страсть требует бережности, а отвага деликатности.
2.
Если нахальство - второе счастье, то он нахален потрясающе,
феерически. Шестиклассником написал Пастернаку - и Борис Леонидович откликнулся.
Так же, как позднее, станут откликаться все, кого Вознесенский позовет стихами,
- от Джона Кеннеди до Майи Плисецкой, от Никиты Хрущева до Марка Шагала и вождя
австралийских аборигенов Марики Уанджюка. Итоговый пятитомник перемаргивается
огоньками великих имен, создавая вокруг поэта такую персоносферу, какая нам и
не приснится. Так что если и есть-таки всемирная элита, то она в друзьях у
Вознесенского.
3.
Люблю юбилеи любимых поэтов - счастливый повод, снимая с полки
томик за томиком, заново пройти все то, с чем жизнь прошла. И открыть то, чего
раньше не видел.
Например, знаете ли вы, что Вознесенский, при всем своем
вошедшем в легенды эгоцентризме, способен еще и к самоиронии? Нет? Тогда прочтите
еще раз, как едко вышучивает он своего двойника - поэта Бизнесенского. Или
вспомните хрестоматийное: "Как овечка черной шерсти, я не зря живу свой
век - оттеняю совершенство безукоризненных коллег".
4.
Литературные критики его сегодня не жалуют: мол, "устарел,
как робот-6, когда робот-8 есть". Зато любят читатели. И ценят поэты - не
мелочь всякая, разумеется, а такие же, как и он, артисты в силе. Хотя в
перекличку не вступают, зная: обмениваться с Вознесенским находками или
воровать их у него - смерти подобно, возьми то, что им тронуто, в свои стихи, и
они засветятся краденым, будто меченые банкноты. Он не диалогу открыт, а
соперничеству, где приз - лучшие слова в лучшем порядке.
5.
Вы не поверите, но отзывчивый на любые, казалось бы, интеллектуальные
и этические соблазны, легко перенимающий модные тренды, он на самом-то деле
чудовищно - или, может быть, аристократически? - консервативен в своем
понимании жизни. Добро и зло никогда не играют у него в поддавки, тень всегда
знает свое место, поэзия остается волшебством и подвигом, требующим
самопожертвования, а русская интеллигенция как была для Вознесенского солью
земли, так ею и осталась.
На том он стоит и иначе не может.
6.
Его книжки - депо афоризмов. Ну хотя бы: "Все прогрессы
реакционны, если рушится человек". Или: "Стихи не пишутся -
случаются..." Но кому как, а мне у Вознесенского дороже единственный в
своей точности эпитет. Ну вот как в покорившем страну зонге:
Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь...
Дальше - слезы на глазах у слушателей, что тоже неплохо. Но на
высоте классики стихотворение держат не слезы, а вот это вот совсем, казалось
бы, простенькое - "необутая". И дыхание перехватывает.
7.
Говорит Эрнст Неизвестный:
"Когда я познакомился с Андреем и услышал его стихи, меня
поразила его манера читать: губы - труба, горло - пульсирующая воронка,
рождающая звуки-слова... Полифония звуков в ритмическом пространстве
приближается ко мне, как несущийся через туннель поезд. Звуки достигают
поверхности, приобретают смысл слов-символов, и восстанавливается связь
времен".
И еще, еще:
"По почерку мастера узнаем руку его - самого поэтичного
поэта в психопатическое время России. Поистине ясно, что место в XXI веке ему
гарантировано, но поэт стремится..."
8.
Может иногда позвонить. С вопросом: читал ли я такого-то нового
пиита, и может ли он войти в силу? Отыскивает где-то в Харькове или под Уфой
подростков со взором горящим, вытаскивает их в Москву, дает им Пастернаковскую
премию, которая только на нем и держится. Все ждет: "Пошли мне, Господь,
второго, - чтоб вытянул петь со мной!" А когда видит, что нет, пока еще не
вытягивают, по-детски расстраивается. Но соловьев-разбойников - чтоб научили
свистать пол-России - ищет снова.
9.
И еще о мальчишках. "На мой вечер во Львовском
университете, - вспоминает Вознесенский, - я заявился в джинсах, заправленных в
хромовые офицерские прохаря гармошкой. Висели на люстрах. Сквозь толпу ко мне
пробились два рыжих школьника. Один сунул мне подписать мою книгу... Я спросил
у мальчугана, кому подписать автограф? Фамилия запомнилась - Чубайс".
Улыбка истории? Может быть. Но среди тех, кто в девяностые
реформировал Россию, нет, я уверен, никого, кто сызмалу не подзаряжался бы
энергией у молодого Вознесенского.
10.
Вот уже и полвека прошло с момента первых поэтических публикаций
Андрея Вознесенского. И, конечно же, по его стихам еще будут выстраивать
летопись нашей чуднОй и чУдной эпохи. Он ей - не судия, что добру и злу внимая
равнодушно... А плоть от плоти, кровь от крови, заблуждение от заблуждения -
вечный мальчик, который и в семьдесят пять, наверное, вздохнет, как полжизни
назад:
"Андрей Вознесенский" - будет,
побыть бы не словом, не бульдиком,
еще на щеке твоей душной -
"Андрюшкой"...
11.
Шестидесятник, говорите? И слава богу, так как, похоже, только
эти дети ХХ съезда держат в нашей поэзии, становящейся все более и более
комнатной, подлинный общепланетарный масштаб, хранят завещанную нам, но нами же
и растерянную традицию всемирной отзывчивости. Русский по крови и призванию,
Вознесенский - действительно гражданин мира. И, может быть, по странам и
континентам он уже полвека колесит лишь для того, чтобы чувствовать своей
родней не только рязанских крестьянок, но и гарвардских интеллектуалов или
сомалийскую нищенку.
12.
Закончив архитектурный, стал зодчим речи. Расчет и умысел в его
стихах не видны, как при взгляде на храм Покрова у Нерли видны не чертежи, а
безотчетное чудо. Дающееся, впрочем, одним только мастерам, и недаром первая же
его поэма имеет прямой адресат - "Вам, художники всех времен!" И мало
о чем Вознесенский пишет с такой молитвенностью, как о человеке творящем. Мир,
судьба и родной язык для него - мастерская, и он им хозяин, а не жалкий
копиист.
13.
Готовя к изданию давно необходимый Словарь языка Вознесенского,
не худо бы составить еще и словарь его рифм, всегда рискованных, и словарь
метафор, рискованных еще более, и словарь его жанров, наконец. Тут же вызвав
экспертов из службы Гиннеса, так как показатели, уверяю вас, всюду окажутся
рекордными. Нет тем, которых он не касался бы. И нет тайн, которые бы ему не
открылись.
Что ни книга, то мастер-класс для младшеньких. И не хочется, а
спросишь: "Вы, нонешние, нут-ка?".
14.
Для него, соперничающего фантазией с Творцом, привыкшего
оглушать Лужники и Политехнический, а книги выпускать тиражами в полмиллиона,
нынешняя эпоха как-то тесновата. С веком, уравнявшим поэзию и
коллекционирование бабочек, Вознесенский не спорит.
Но сопротивляется энтропии как может - печатая стихи в ежедневных
газетах, изопами и видеомами переводя лирику в визуальный ряд и еще чаще, чем в
молодые годы, вбирая в строку самые актуальные поводы и самые свежие словечки.
Чтобы и те прочли, кто стихов обычно не читает.
15.
Его сегодняшний голос - на грани слышимости. И звукорежиссеры с
ума сходят, настраивая для Вознесенского микрофоны. Но вот вел я как-то его
вечер в ЦДЛ. И сперва, жалея поэта, хотел свернуть действие побыстрее. Пока не
почувствовал: с каждым следующим стихотворением, а вернее, с очередным всплеском
обожающих аплодисментов, голос поэта крепнет. Так что кончилось все, как обычно
- триумфом.
Поэтому и сейчас - аплодисменты артисту в силе! Не жалейте ни
ладоней, ни благодарных слез на глазах.
И своей любви не жалейте тоже.
Газета «Культура» № 17-18