Школа и «путяга» Вознесенского

Сегодня поэту исполнилось 75 лет

Не правда ли, в эту новость трудно поверить: Вознесенскому — 75! Может быть, потому трудно, что «Талант — единственная новость, которая всегда нова» (Пастернак) и, добавлю, — удивительна. А возможно, оттого, что мы все как будто знаем Вознесенского с его 14 лет, когда он пришел со своей первой тетрадочкой стихов как раз к Борису Пастернаку.

Ну а потом была ранняя оглушительная слава этой четверки: Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, Рождественский — собиравшей стадионы, как на Западе рок-группы. И молодые голоса этих поэтов врезались в память и остались на пленках, да и в кино — в «Заставе Ильича» Хуциева.

Врезалось в память и другое: как Хрущев кричал и топал ногами на совсем молодого Вознесенского на встрече правительства с творческой интеллигенцией. Почему именно на него? Вот у Евтушенко, например, были в стихах и более резкие публицистические высказывания…

Думаю, причина в глубоких эстетических разногласиях Андрея Андреевича с советской властью. Сам его поэтический язык был категорически чужд «большому стилю» и псевдонародным имитациям, которые именовались соцреализмом. Да и просто на сером фоне политически и стилистически «правильных» стихотворцев метафоры Вознесенского смотрелись до неприличия, раздражающе ярко.

Даже в поэме о Ленине «Лонжюмо» (1962 — 1963) он умудрился нарисовать такую вот эротично-метафорическую картинку:

Земля,
ты нас взглядом
апрельским проводишь,
лежишь на спине,
по-ночному безмолвная.
По гаснущим рельсам
бежит паровозик,
как будто
сдвигают
застежку
на «молнии».

А еще в этой поэме Вознесенский задал несколько крамольных для того времени вопросов: «Скажите, Ленин, где победы и пробелы? \ Скажите — в суете мы суть не проглядели?», «Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает?» или про застрелившегося Орджоникидзе — «Что вам снится? Плотины Чирчика? \ Первый трактор и кран с серьгой? \ Почему вы во сне кричите, \ Серго?!».

Это в 90-е новоявленные демократы, только что спрятавшие свои партбилеты, улюлюкали вслед беспартийному поэту: ату его, он про Ленина поэму сочинил. А вот в семидесятые мой личный стукач Анатолий М., возвращая пластинку с записью «Лонжюмо» в авторском чтении, не мог скрыть потрясения: как такое могли издать и почему этот Вознесенский не сидит в тюрьме или психушке.

Раздражал Вознесен¬ский и коллег по цеху — ну как можно так нескромно писать:

…в прозрачные мои  лопатки
входило прозренье, как (был даже вариант «вошла гениальность, как»)
в резиновую перчатку
красный мужской кулак;
«Андрей Вознесенский» —
будет,
побыть бы не словом,
не бульдиком,
еще на щеке твоей душной –
«Андрюшкой»…

А дело все в том, что его дар действительно не скромный, а крупный и — прозрение подтвердилось — «Андрей Вознесенский» уже есть и, несомненно, будет в русской литературе. Как, кстати, и в русском театре.

В долгой жизни на сцене нашей лучшей рок-оперы «Юнона и Авось» абсолютно уверен (уже четверть века с лишним она — визитная карточка «Ленкома»). И все новые поколения влюбленных будут слушать и петь «Ты меня на рассвете разбудишь…» и «Красный шиповник». Должна же молодежь отвечать поэту взаимностью!

Он сам, сколько лет я с ним знаком (а это уже тридцать три), всегда интересовался молодыми — прежде всего поэтами и рокерами. Когда в 18 лет я приехал в Москву, тогдашний капитан «Алого паруса», страницы для тинейджеров «Комсомолки», Юра Щекочихин сказал, что меня просит позвонить Вознесенский, — о, это походило на чудо!.. (Оказалось, что Андрей Андреевич регулярно интересовался, «не пошли ли маленькие».) Конечно, я тут же позвонил. С тех пор мы и дружим. А однажды я процитировал Андрею Андреевичу новую песню Гребенщикова, которого он тогда не знал. Буквально через несколько дней Вознесенский позвонил мне с просьбой повторить ему цитату — он уже писал статью в «Литературку», первую о БГ в официальном и столь авторитетном издании.

И сегодня его внимание к молодым не ослабло. В феврале Вознесенский вел вечер, посвященный дню рождения Пастернака. А по окончании подошел ко мне и еле слышно прошептал — у него почти совсем пропал голос, — что робко выступивший на вечере юный поэт из Харькова кажется ему интересным и не попросить ли мне его стихи для газеты. Может быть, так Андрей Андреевич возвращает долг Пастернаку? И хотя стихи харьковчанина оказались несозревшими пока для «Новой», кто знает, как быстро он будет расти, если уже поступил в школу Вознесенского.

А такая школа, или, точнее, ремесленное училище («путяга») действительно есть. Те, кто здесь учился, безусловно, овладели ремеслом, стихотворной техникой. Остальное уже дело судьбы и уровня одаренности каждого.

Пока ни один ученик учителя не превзошел. Вознесенскому, несмотря на 75, рано надписывать свои книги знаменитым «победителю ученику от побежденного учителя».

Олег Хлебников

12.05.2008

Новая газета http://www.novayagazeta.ru/data/2008/33/26.html

Андрей Вознесенский: Дайте мне договорить!

Интервью за два дня до юбилея

— Известно, что цыплят по осени считают, а поэтов — по периодам: ранний — поздний. Реже — зрелый. А что вы думаете о своих творческих периодах?

— О своих периодах самому поэту говорить трудно. В ранней юности, например, у меня был период любви к Пастернаку. Но когда Борис Леонидович начал хвалить мои стихи за то, что они, наконец, стали похожи на его (даже некоторые строчки совпадали), я испугался. И чтобы не попасть окончательно под мощное влияние Пастернака, я стал придумывать себе другие периоды. Например, период Велимира Хлебникова. А если серьезно, то считаю, что у поэта бывает два периода: музыкальный и видео.

— Ваш музыкальный период — довольно увесистый. От песни «Миллион алых роз» до крупных форм с Щедриным и Рыбниковым. На ваши стихи сочиняли музыку лучшие композиторы того времени: Бабаджанян, Таривердиев, Паулс, Мартынов… Да и сегодня, я знаю, молодые рэперы воспринимают многие ваши стихи как классные тексты. А видеопериод — это ваши видеомы?

— Да, он длится последние лет десять. Хотя, конечно, в чистом виде оба эти периода не существуют.

— У вас никогда не было чувства, что какие-то ваши стихи написал совсем другой человек?

— Было наоборот. Когда-то в Ялте я проснулся в гостинице и увидел на столе листок, исписанный моей рукой. Это было стихотворение, которого я не знал. Вероятно, оно мне приснилось, я встал и записал. Некий голос пытался мне внушить, что стихотворение не мое. Но я точно знал, что это не так. Это было: «Ты меня на рассвете разбудишь…».

— Кстати, о голосах. Если поэт и вправду пророк, то вы наверняка себе или стране что-нибудь накаркали?

— Пастернак никогда не разрешал писать о смерти и болезнях.

— Судя по вашим стихам, вы Пастернака ослушались.

— Я его обманул. Помня, что само пророчество закодировано не в смысле, а в словах, я в стихах местоимение «я» заменял на «ты». Хотя в детстве я напророчил технический прогресс. Это были стихи о птицах:

Крылья прижимаются, как руки,
и превращаются в ракеты.

А в основном у меня не пророчества, а предчувствия. Однажды в Новосибирске, совсем молодым, опьяненный бурными аплодисментами и проводами, я приехал в аэропорт в окружении своих поклонников. Сдал багаж. А в самолет не сел. Самолет этот разбился.

А когда я последний раз виделся с Робертом Кеннеди, он сидел под лампой, и я почему-то увидел, что он не живой. Решил, что это из-за освещения. Я сказал об этом Алену Гинзбергу. А через месяц Роберта убили. Он был молодой, мускулистый, полный сил.

— А вы сами следовали чьим-нибудь предостережениям?

— Никогда. Во мне вообще нет никакого смирения. Я так и не научился склоняться под ударами судьбы.

— Я знаю, что ваша жена Зоя Богуславская полюбила вас сначала за стихи, а потом — за смелость. Я видела документальный фильм, где тогдашний глава СССР Никита Хрущев обрушил на вас поток гнева. А вы всего лишь хотели прочитать стихотворение. И что меня поразило: вы не стали оправдываться, дескать, Никита Сергеевич, вы меня не так поняли! Не извинялись. Вы пытались остановить его, громко требуя: «Дайте мне договорить! Дайте мне договорить!». Неужели не испугались?

— Это звучит нескромно, но я всегда был уверен, что ничего со мной не случится — у меня другое предназначение. Предчувствие другой судьбы.

— Что вы чувствуете по поводу нынешнего изгнания поэзии за пределы общественного внимания?

— Сама поэзия осталась такой же, как и была. На периферию внимания ушла плохая поэзия, а хорошая — осталась. Конечно, она не завоевывает стадионы, как в 60-е, но поэзия и не предназначена для стадионов. Тогда она заменяла и политику, и религию.

— Андрей Андреевич, на этот раз вам не удастся увернуться от судьбы. Все знают, что 75 лет вам исполняется 12 мая. И вам придется отпраздновать юбилей.

— Я никогда не отмечал свой день рождения двенадцатого числа. Так будет и сейчас. Юбилейный вечер я назначил на 14 мая. Он пройдет в театре Фоменко. Да-да, именно в театре.

P.S. Одно из последних стихотворений Андрея Вознесенского, предоставленных «Новой».

Разные книги

Бог наполнил Библию
страшными вещами:
варианты гибели
людям возвещая.
Это продолжается
непонятно где-то —
беззаветной жалостью
Нового Завета.

Май 2008

Анна Саед-Шах

12.05.2008

Новая газета. http://www.novayagazeta.ru/data/2008/33/27.html