Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ:

ЧУЖОЙ Я ЖИЗНЬЮ НЕ РАСПЛАЧИВАЛСЯ

30 мая — день рождения Пастернака. Борис Леонидович, к сожалению, не дожил до того дня, когда его ученик стал его соседом. Когда-то его, четырнадцатилетнего, удивленные родители позвали к телефону: «Тебя — Пастернак!» Сейчас его дача через забор от Дома-музея Пастернака. Совсем рядом с забором — мастерская.
       Желтые дощатые стены, свежо пахнущие древесиной, увешаны акварелями, графикой, коллажами, инсталляциями. — Мастерская сооружена недавно на месте старого фединского сарая, — поясняет хозяин. Все живописные и графические работы, которые мы видим, сделаны им самим, Андреем Вознесенским. — Скоро придется развешивать на потолке, — шутит автор...

       Он вспоминает моменты своей жизни, связанные с той или иной работой, встречи с людьми…
       — Автопортрет… с теркой — это что Время делает… Терка, конечно, позднее появилась. Портрет матери… отца… — акварели, чтоб знали, что что-то реалистическое могу делать, — иронизирует над собой Вознесенский. — И отец, и мать уже давно на Новодевичьем … Это 60-е… Теперь я как-то все чаще мать вижу…

       Ее серые взоры, круглый лоб
       без морщинки
       коммунальные ссоры утишали
       своей беззащитностью.

       Любит Блока и Сирина,
       режет рюмкой пельмени.
       Есть другие России.
       Но мне эта милее,

       что наивно просила,
       насмотревшись по телеку:
       «Чтоб тебя не убили,
       сын, не езди в Америку…»

       Поэт показывает нам старые фотографии своей молодости, снятые в поездке в Америку.
       — Вот здесь мастерская Татьяны Гроссман, подруги Жаклин Кеннеди. Я там с Джекки познакомился… Работал у нее в мастерской — печатал… Вдруг американец высокий заходит… с очень красивой женщиной, в лисе наброшенной, смотрят долго… Я заволновался… стал еще быстрее ляпать, а он и говорит: это русский, что-то новаторское делает!.. Так я познакомился и потом подружился с Бобом Раушенбергом… А печаталась эта вот моя работа нашумевшая: «МАТЬМАТЬМАТЬМА»… — Вознесенский указывает на графическую работу, где движется по кругу слово «мать», переходя в другое слово — «тьма» и образуя, быть может, круг жизни человеческой… — Мы с ним другой еще, позже, вариант вместе сделали — он фон разрисовал…
       — Я эти стихи «уберите ваши лица, Мать…» и графику к ним нигде не мог напечатать — не брали… В «Метрополе» потом напечатал, в 80-м… Так ведь разбирали на секретариате СП — чего только не навешивали: «Наша Родина — тьма, получается!» — один говорит… Другой: «Или он всех хочет к такой-то матери послать?». Антисоветское — и все тут!.. Они не понимали, что это — серьезная вещь!.. Тоже ведь все уйдут из жизни во тьму … — заключает поэт.

       Прощай, моя мама,
       у окон
       ты станешь прозрачно,
       как кокон,
       наверно, умаялась за день,
       присядем…

       — Тогда же, в Америке, я с Аленом Гинсбергом подружился, выступали на сцене во время поэтического чтения — встретились в Таунхолле… Ален — заросший, похожий на хиппи, бунтарь в жизни и поэзии…

       Это Ален, Ален, Ален!
       Над смертельным карнавалом,
       Ален, выскочи в исподнем!
       Бог — ирония сегодня…
       — Это был первый крупный вечер русской поэзии в Нью-Йорке. Я потом переводил бунтарскую поэзию Алена и трагическую ноту Лоуэлла. И Гинсберг, и Роберт Лоуэлл гостили у нас…
       Взмахом руки, указывая на свои работы, Вознесенский словно перелистывает страницы памяти…

       П
       оясню, читатель, как ока-
       залась в мастерской Анд-
       рея Вознесенского я — автор этих строк, кинематографист… Еще в 1975 году, в самом начале пути, мне посчастливилось снимать поэта Вознесенского в мастерской скульптора Эрнста Неизвестного. Это был фильм-эссе о роли художника в эпоху научно-технической революции. «Искусство нужно человеку как противоядие, чтобы человечество могло выжить в век техники и ширпотреба…» — таков был основной лейтмотив фильма.

       А может, милый друг,
       мы впрямь сентиментальны?
       И душу удалят, как вредные
        миндалины?

       Ужели и хорей, серебряный
        флейтист,
       погибнет, как форель погибла
       у плотин?
       Аминь?

       Но почему ж тогда, заполнив
        Лужники,
       мы тянемся к стихам, как
       к травам от цинги?
       И радостно и робко в нас души
        расцветают…
       Роботы,
        роботы,
        роботы
       речь мою прерывают…

       Разговор шел в антураже скульптур Неизвестного — среди рвущихся с крестов, распинаемых пророков ли, людей ли… Беседовали трое: физик-атомщик Аркадий Мигдал, писатель Даниил Данин и поэт Андрей Вознесенский.
       Скажу,
        вырываясь из тисков
       стишка,
       тем горлом,
        которым дышу и пою.
       Да здравствует
        Научно-техническая,
       переходящая
        в Духовную!..

       В фильме звучали песни на стихи А. Вознесенского и Ю. Левитанского…
       Счастливое было время… молодое, полное надежд…
       Потом Эрнст уехал из страны, и фильм «положили на полку» или даже «смыли»… Но память и отношения сохранились… Так и тянулась эта ниточка через годы: поэтические вечера — сборники стихов… И вот теперь — мастерская поэта Андрея Вознесенского…

       — Вот девушки, — продолжает он. — Замечаете — силуэты их так искрятся юностью — как морозный снежок, льдистый… Это особая такая техника, я сам ее тогда придумал… — рассказывает поэт об одной из своих ранних акварелей.
       — Здесь — «СОСНА — НАСОС»… она — как женщина, правда? Буквы — как украшения… Соки тянет, а свет, лучи солнца испускает…
       Сверху, из угла мастерской, глядит на нас, гостей поэта, загадочный прозрачный глаз. Вместо зрачка в гигантском этом глазу — ажурная решетка… Видя наше недоумение, Андрей Вознесенский поясняет:
       — Там — витраж… Это память о трагической и позорной странице нашей истории. Она связана с Екатеринбургом и цареубийством… На Днях русской литературы был там. Секретарь какой-то комсомольский открыл нам тайком, ночью, дом Ипатьева, где венценосную семью расстреляли… Перед самым его сносом — Ельцин тогда распорядился… Так вот с кем-то из «Литгазеты» мы туда проникли. Окно там было в подвале, и в нем — решетка… Последнее, что они перед смертью видели!.. Я стекло выломал и взял эту решетку… Все равно, говорю, разрушите… Выломал и убежал… Часть этой решетки отдал в Исторический музей. Другую часть в этот глаз вставил… Знаете, преступники часто выкалывают глаза жертве. Потому что отражается в глазу тот, кто тебя убивал… Так вот, они эту решетку видели… Позор просто был… Ночью, тайком…

       З
       а окном — переделкинское
       поле, вошедшее в стихи
       Пастернака. Теперь и окна его ученика, Вознесенского, смотрят на это поле. Купола храма золотятся в голубом небе над кладбищем.

       Ливень. Дача. Пастернак.
       Срам и слава.
       Руки к небу простирает
       Ярославна.

       Ты, распятая страна,
       муза, прачка,
       моя пятая стена —
       Стена плача…

       — Поле… — продолжает поэт. — Все говорят сейчас, что его застроят. А я почему-то не верю, что это будет… Говорят, к Громову ходили, и Громов обещал, что этого не будет. Я считаю, что это совесть какая-то в них говорит… И что нельзя жить в сердце у Поэта! Это страшно будет… — горестно шепчет он.
       Андрей Вознесенский сидит в дачном кресле, на черном фоне своего молодого акварельного автопортрета… Лицо усталого человека, но сколько в нем света и скорби…
       — Знаешь, — говорит он, — чудо возникает, мне кажется, из повседневного, когда идет, например, обычная поэтическая строка и вдруг — это МАТЬМАТЬМАТЬМА… как в Библии — чудо от осла… Я вот вчера строчки написал…
       Андрей Вознесенский читает их щемяще-затухающим голосом, так не похожим на его прежний «набат»:

       Жри, криминальная эпоха,
       на золоте и серебре.
       Я в жизни никому не сделал
       плохо,
       только — себе…

       Из чаек городок палаточный
       над морем учинил сыр-бор.
       Чужой я жизнью
       не расплачивался,
       только — собой…

       Ни адской кары, ни награды.
       Как, Боже, эта жизнь тупа!
       Мне больше никого не надо —
       только — Тебя…
        Только Тебя…

       Елена КВАСКОВА
       27.05.2002

http://novayagazeta.ru/ "Новая газета" № 37 27 мая 2002 г.