"Московский комсомолец" Номер 23143 от 15.11.2002
О, ГОСПОДИ...
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ вновь на страницах “МК”. Предлагаем
читателям новые стихи поэта, ставшие откликом на трагические события,
произошедшие в Москве во время захвата мюзикла “Норд-Ост”. А также фрагмент
повести “Мостик”. Полностью стихи и повесть войдут в пятый том собрания
сочинений Андрея Вознесенского, который готовится к выпуску издательством
“Вагриус”, а также во втором номере
журнала “Знамя”.
Олимп белеет.
Время сбрендило.
Зато фурыкает на мне
фуражечка
Остапа Бендера —
иль Гумилева? —
тоном ментора:
“Поэт — весь в белом,
мир — в дерьме”.
Вл. ВОЙНОВИЧУ
Похож на ежика Войнович.
Румяный ежик — это новость!
“Чиво?! — читаю: — Чи вон йов?”
Античиновничий Войнович
считает: “Повесть — это совесть”.
Тропинок пыль не восстановишь.
Целует девку Иванов.
* * *
Архитектуру не приемлю,
когда вокруг лесной тропы
российскую больную землю
сосут кирпичные клопы.
БУЛЬВАР В ЛОЗАННЕ
Шел в гору от цветочного ларька,
вдруг машинально повернул налево.
Взгляд пригвоздила
медная доска —
за каламбур простите —
“Цвета Ева”.
Зачем я езжу третий подряд
в Лозанну? Положить два георгина
к дверям, где пела сотни лет назад —
за каламбур простите — субМарина.
Нет девочки. Ее слова болят.
И слава богу, что прошла ангина.
ЮБИЛЕЙ “ЮНОНЫ И АВОСЬ”
Верим мы, что огорчительно,
в евро-доллары-рубли.
Но Резанов и Кончита
говорят, что смысл в любви.
20 лет, как нас захавала
зрительская толкотня —
Рыбникова, Захарова
и актеров имена.
20 лет, как раскоряченных
политических слепцов,
дразнит с юною горячностью
удалой Караченцов.
Сероглазый зайчик, Шанина,
начала парад Кончит.
Музыка непослушания
в зале молодом звучит.
Минет век, но со слезами
будут спрашивать билет,
пока зрительницам в зале
будет по 16 лет.
Пусть Резанов и Кончита
продолжают шквал премьер.
Для Тарзана
и для Читы
поучительный пример.
АВТОРЕКВИЕМ
Памяти У.Б.Йейтса
Дай, Господь, еще мне десять лет!
Воздвигну Храм. И возведу алтарь.
Так некогда просил другой поэт:
“Мне, Господи, еще лет десять дай!”
Сквозь лай клевет, оправданных вполне,
дай, Господи, еще лет десять мне.
За эти годы будешь Ты воспет.
Ты органист, а я — Твоя педаль.
Мне, Господи, еще лет десять дай.
Ну что Тебе каких-то десять лет?
Я понял: жизнь прошла как бы вчерне,
несладко жил — но все же не в Чечне.
Червонец дай. Не жмись, как вертухай!
Земля — для серафимов туалет.
И женщина — жемчужина в дерьме.
Будь я — Господь, а Ты, Господь, — поэт,
Я б дал тебе сколько угодно лет.
* * *
Во мне живет непостижимый свет.
Кишки проверил — батареек нет.
Зверек безумья въелся в мой
скелет.
Поэт внутри безумен, не извне...
Во сне
И вижу храмовый проект
в Захарово. Оторопел
автопортретный парапет...
Спасибо Алексу Сосне за помощь.
Дай осуществить проект,
чтоб искупить вину греховных лет!..
Я выбегаю на проспект.
На свет
летят ночные бабочки: “Привет!”
Мне мент орет: “Переключайте свет!”
Народ духовный делает минет.
Скинхед
пугает сходством с ламою-далай
Мне, Господи, еще лет десять дай
транслировать Тебя сквозь наш раздрай!
Поэту Кисти ты ответил “нет”.
Другой был как Любимов, юн и сед,
Дружил с Блаватской, гений, разгильдяй.
Поэт внутри безумен, не вовне —
в занудно-шизанутой стороне,
где даже хлеб мы называем “бред”.
Дух падших листьев — как “Martini” Dry.
Уехать бы с тобою на Валдай!
Там, где Башмет играет на сосне.
У красных листьев
запах каберне.
Люблю Арбат, набитый как трамвай,
Проспекта посиневшее яйцо.
Люблю, когда Ты дышишь горячо.
Мне, Господи, еще лет десять дай!
Какой ты будешь через десять лет,
Россия, с отключенным светом край?
Кто победит — Господь или кастет?
Мне, Господи, еще лет десять дай!
Вдруг пригодится мой
никчемный свет,
взвив к небу купол,
где сейчас сарай...
Безумье жить. За десять лет почти
безумье мысли может нас спасти.
Меня от слова не освободи —
хотя бы десять лет дай, Господи.
Постскриптум
Двадцатилетнюю несут —
наверно, в Рай?
За что заплатим новыми
“Норд-Остами”?
О, Господи, Ты нас не покидай!
Хотя бы Ты не покидай нас, Господи!
ТЕМА
Жизнь вдохните
в школьницу лежащую!
Дозы газа, веры и стыда.
И чеченка, губы облизавшая,
не успела. Двух цивилизаций
не соединила провода.
Два навстречу мчащихся состава.
Машинист сигает на ходу!
В толпах душ, рванувшихся к астралу,
в Конце света, как Тебя найду?
Что творится!..
Может, ложь стокгольмская права,
если убиенному убийца
пишет в Рай ведущие слова?!
Нет страданья в оправданье тяги,
отвергающей дар Божий — жизнь.
Даже в Бухенвальде и в ГУЛАГе
не было самоубийств.
Чудо жизни, земляничное, грибное,
выше политичных эскапад.
Оркестровой ямой выгребною
музыку в дерьме не закопать!
Победили? Но гнетет нас что-то,
что еще не поняли в себе —
смысл октябрьского переворота,
некое смеркание в судьбе.
(У американцев — в сентябре.)
Если кто-то выжил и вернулся
и тусуется по вечерам —
все равно душа перевернулась.
Все равно он остается т а м.
Христиане и магометане.
Два народа вдавлены в “Норд-Ост”.
Сокрушенно разведет руками
Магометом признаваемый Христос.
Он враждующих соединил руками.
В новую столетнюю войну,
ненависть собою замыкая.
В землю ток уходит по Нему.
МУЗА
Все мы Неба узники.
Кто-то в нас играет?
Безымянной музыки
не бывает.
Телки в знак “вивата”
бросят в воздух трусики!
Только не бывает
безымянной музыки.
Просигналит “Муркой”
лимузин с Басманной.
Не бывает музыки
безымянной.
Мы из Царства мумий
никого не выманим.
Мы уходим в музыку.
Остаемся именем.
Чье оно? Создателя?
Или же заказчика?
Одному — поддатие.
А другому — Кащенко.
И кометы мускульно
по небу несутся —
Магомета музыкой
и Иисуса.
Не бывает Грузии без духана.
Не бывает музыки бездыханной.
Может быть базарной,
жить на бивуаках —
но бездарной музыки не бывает.
Водит снайпер мушкою
в тире вкусов:
Штакеншнайдер? Мусоргский?
Мокроусов?
Живу как не принято.
Пишу независимо,
Слышу в Твоем имени пианиссимо.
Жизнь мою запальчиво
Ты поизменяла —
музыкальным пальчиком безымянным.
Полотенцем вафельным
не сдерите родинки!
Ты, моя соавторша, говоришь мне:
“родненький”...
Ты даешь мне мужество
в нашем обезьяннике.
Не бывает музыка безымянной.
НАДПИСЬ НА ШЕСТОМ ТОМЕ
Добавок-том назвал я впопыхах:
“Пять с плюсом”
Он необычен и вульгарен, как
блядь с флюсом.
Плюс общий вкус, с которым,
как ни бьюсь,
не сдвинешь.
Плюс драки вкус, который тоже плюс — не минус.
Плюс ты, к которой тороплюсь.
Плюс времени
моя неподсудимость!
Я жить любил, где глухомань и плющ,
но и на баррикадах не был трусом.
Плюс главное, о коем не треплюсь, —
трансляция иных, незримых уст —
жизнь с плюсом.
Стиль новорусский непонятен мне —
икона с плюшем.
Я крестик Твой в раскрытой пятерне — пять с плюсом.
ДВОЕ
Если вдруг ненастьем замело
под Бореем —
Ты схватись за сердце. За мое.
Отогреем.
А когда мне будет “не того”,
я схвачусь за сердце. За Твое!
НА БЕРЕГУ
В лучах заката меж морского скарба,
раздавленного кем-то, на спине,
нашел я умирающего краба.
Перевернул. И возвратил волне.
Над ним всплывала белая медуза,
а он, горя клешнями под водой,
со дна, как герб
Советского Союза,
вздымался, от заката золотой.
Явление 25 кадра!
Вырванные ногти Яноша Кадара.
Я помню жаркое
без затей
рукопожатие
без ногтей.
Ноктюрн? Пожалуйста, не надо!
Ногтюрьмы. ШопениАда.
Тасуйте пластиковые карты!
Явление 25 кадра.
МаЯКОВский, РаДИОРынок.
Жасминули мои денечки.
СвиДания — тюрьма.
Несут антисоветчину
на блюде.
Лорд Байрон инсестру —
тру-ля-ля!
Телки-метелки,
вишь, Невского кадры.
Африкомендовали
борьбу со СПИДом.
Африкаделька —
не для белых зубов.
Дельфинспектора
подкормили?
Явление кадра 25-го
— Микстура с повязочкой
Арафата.
— Объевреили русопятого.
Интим — домашняя интифада.
— Не тормози пяткой
Истории колесо!
25-е кадры решают все.
Аксенов Васо —
российский Руссо.
Сексуальд получает
“Оскара”, бля...
Маяковского — с корабля!
Похороны — это путь к Храму.
Прихрамывая музыкой, бреду
Сияющей Бахромотой дождя.
У Циклопа нет фуражки.
На лбу кокарда.
Отвечает попа рту:
“Будущее принадлежит
поп-арту!”
Закрыть бы глаза руками,
забыться.
Ты научил нас,
кадр двадцать пятый,
Глядеть на все земные события
сквозь пару дырочек
от распятия.
Подводные “Курски”
всплывут эскадрой.
Скрываем правду.
Живем жестоко.
Нам тесен формат
двадцать пятого кадра.
Хочется кадра
двадцать шестого!
Трещит синтетическое одеяло,
хочу натурального,
шерстяного!
Хочу откровения, идеала —
обыкновенного,
двадцать шестого!
Надо решать с этими кадрами!
Глаза претворяют
социальные беды.
Запреты
на уровне зампреда.
Вырви глаз, но с тем,
чтобы незаметно.
Без ментов. ...!
И.о. Иова — Лев Шестов.
Фиалка пахнет алкоголем.
Алкоиды — прибежище
“Аль-Кайеды”.
Катилина меркантилен,
но желает кантилен!
Отвечает Канту Ленин:
“Интеллигенция — говно”.
“Ростокино-Лада” —
ЦРУ кинуло бен Ладена.
У моря горе размером с дно.
сТЫдно.
Ты мой кадр двадцать пяТЫй!
На выставке Тышлера все цветы — ТЫ.
Приеду в Ахтырку опять — ТЫ.
Без тебя — булка,
с тобой — бутылка.
Пей “Зубровку”, забудь Дубровку!
Народ — у бровки.
Когда слышу упрек,
что народ прост,
или просто с бабой иду в театр —
над городом вижу слова:
“НОРД-ОСТ” и “ТЕАТР”.
Видеом ли мой давний
глаза протер
и накаркал страшный антракт?
Из окошка выпрыгивает актер
актерактерактерактерактер —
сквозь него проступает
слово “ТЕРАКТ”.
Что творится!..
Опустите мне веки!
Чечевица —
гарантия от катара.
Вы — очевидцы
двадцать первого века.
Я — человек
двадцать пятого кадра.
А может Иов — и. о. Шестова?
Я — поэт кадра
двадцать
шестого.
Похороны окурка
Обычай, не признанный
Минобороной:
окурок хороним.
Студент я, разбуженный ночью
придурок, —
хороним окурок.
В грязи, по-пластунски,
подобно хавроньям, характер хороним.
На белой простынке под крик:
“Бейте чурок!”
несем мы окурок.
Плывет он, как в супе
рожок макаронный, —
мы детство хороним.
Несем на подушке,
как орден, его...
Упокой, Господи, душу окурочка,
раба Твоего.
Прощай, мой окурочек
черножопый!
Взвод, топай
шеренгою, слитно
под вопли старлея,
как теплоцентральная батарея.
Вы правы, сержанты
с повадкою урок,
спалит всю Державу
преступный окурок!
Бей наших, чтоб ежились
за кордоном.
Сахарова хороним.
Бей в зубы, чтоб вдребезги
брызги коронок!
Мальчишек хороним.
Под небом с горящим
за нас Комаровым
Россию хороним.
Держава сгорит.
Нас мерзавцы раздавят.
Минздрав предупреждает.
Стреляем мы кучно, но все —
в молоко.
Упокой, Господи,
душу окурочка моего!
Прощай, мой окурочек
самовольный!
Картошку окучивать,
вынести войны —
зачем? чтобы властвовать
наркобаронам?!
Мы веру хороним.
Жасмин белокурый.
Дымятся сирени.
Держава к окуркам ползет
на коленях.
С румяною курвой
в халате махровом
любимых хороним.
Яйца курочек учат.
С Запада рассвело.
Упокой, Господи,
окурочек раба своего!
При свечках-мигалках
бездымного пороха
идут самовольные самопохороны.
Все по хрену!
Сокурсник мой был одаренней
Сокурова —
хороним окурок.
Другой бедокурствовал,
как Маяко...
Упокой, Господи, окурочка моего!
Мы в куртках дерзали,
когда начинали.
Все дымом ушло неизвестно куда.
От грозной Державы
остался чинарик.
Сосите чинарики, господа!
Былые пророки ушли в выпивохи.
И здесь
мы с вами окурки великой эпохи.
Шиздец!
Бьет сердце неистово.
Пляшет барометр.
Нас Божия искра, окурок, хоронит.
Что ж нам Божью искру
в себе просолить?
Даем прикурить!
— Зачем богохульствуете,
Андрей?
— Упокой, Господи, окурочек
грешной души моей.
Далее в публикации МК приведен отрывок из "Мостика", который опубликован на нашем сайте полностью
Электронную версию предоставил Виктор Нужный