ФРАГМЕНТЫ И ЛИРИЧЕСКИЕ ОТСТУПЛЕНИЯ
ИЗ ПОЭМЫ "АНДРЕЙ ПОЛИСАДОВ"

ПРОЛОГ

Взойдя на гору, основав державу,
Я знал людскую славу и разор.
В чужих соборах мои кони ржали -
настало время возводить собор.

Немало в жизни видел я чудовищ.
Они пойдут на каменный узор.
Чтоб было где хранить потомкам овощ,
настало время возводить собор.

Меж правого и левого базара
я оставался все-таки собой.
В Архитектуре главное, пожалуй,
не выстроить, а выстрадать собор.

Начало будет в Муроме покамест,
Казбек от его звона задрожит.
Положен во главу лиловый камень.
Под этим камнем человек лежит.

"Ваш прах лежит второй за алтарем", -
сказал мне краевед Золотарев.

II

"Господи, услышь меня, услышь мя, Господи!…

На границе Горьковской и Владимирской области
я стою без голоса, в неволю отданный,
Родина, услышь меня, услышь мя, родина!
Назови по имени, пошли горных коз пасти.
Ты ж сама без голоса. Услышь ее, Господи…"

И летят покойники и планеты по небу -
"кто-нибудь услышь меня, услышь мя кто-нибудь…"
Я же твой ребенок, ты ж не злоумышленник.
Мало быть рожденным, важно быть услышанным.
Смыслы всех мятежников, взрывы современщины:
"Женщина, услышь меня, услышь мя, женщина…"

"Это я, господи! Услышь мя, господи!" -
на углу Горького и Маяковского
ты кричишь мне, нищая, в телефонной хижине:
"Господи, услышь меня, господи, услышь меня!"

И тебе история вторит фразой горскою:
"Господи, услышь меня, услышь мя, Господи!…"

IV

Муром целомудренный. Над Окой хрустальной
посидите тайно.

Не забаламутьте вечер отошедший.
Чтите целомудренность отношений.

Не читайте почты, вам не адресованной,
не спугните чувства вашего резонами,

не стучите дворником в окна к ласкам утренним,
всё двоим дозволено - если целомудренно.

Эта целомудренность отношения
по лесам кому-то говорит отшельничать,

Там нельзя охотится, там стоял Суворов,
соловьи обходятся без суфлеров.

Мудрость коллективная хороша методою,
но не консультируйте, как любить мне родину.

(И когда усердные патриоты мнимые
шлют на нас публичные доносы анонимные,
просто из брезгливости природной
не полемизирую с оборотнем.)

У любви нет опыта, нету прегрешения,
только целомудренность отношения.

VII

Подари мне милостыню, нищая Россия,
далями холмистыми, ношей непосильной.

Подвези из милости, грузовик бродячий,
подари мне истину: бедные - богаче.

Хлебом или небом подарите милостыню,
ну а если нету, то пошлите мысленно.

Те, над кем глумились, стали нынче истиной.
Жизнь - подарок, милостыня. Раздавайте милостыню!

Когда ты одета лишь в запах сеновала,
то щедрее это платьев Сен Лорана.

IX

Реставрируйте купол в историческом кобальте!
Реставрируйте яблоню придорожную в копоти.
Реставрируйте рыбу под мазутными плавнями.
Возвратите улыбку на губах, что заплакали.
Возродите в нас совесть и коня Апокалипсиса.
Реставрируйте новое, что живое пока еще!
Что казалось клиническим с точки зренья приказчика,
скоро станет классическим, как сегодня Пикассо.
Чистый вздох стеклодувши из глуши гусь-хрустальной
задержался в игрушке модернистки кустарной.
Чтобы лет через тыщу реставратор дотошный
понял вечную душу современной художницы.

XI

Как Россия ела! Семга розовела,
луковые стрелы, студень оробелый,

красная мадера в рюмке запотела,
в центре бычье тело корочкой хрустело, -

как Россия ела! - крабов каравеллы,
смена семь тарелок - все в один присест,

угорь из-под Ревеля - берегитесь, Ева! -
Ева змея съела, яблочком заела,

а кругом сардели на фарфоре рдели,
узкие форели в масле еле-еле,

страстны, как свирели, царские форели,
стейк - для кавалеров, рыбка - для невест,

мясо в центре пира, а кругом гарниры -
платья и мундиры, перси и ланиты,

а кругом гарниры - заливные нивы,
соловьи на ивах, странники гонимые,

а кругом гарниры - господи, храни их! -
сонмы душ без имени:
забыв Божий перст,
ест всесильный округ, а в окошках мокрых
вся Россия смотрит, как Россия ест.

XII
Я твою читаю за песнью песнь:
"Паче всех человек окаянен есмь".
Для покорных жен, для любовных смен
"Паче всех человек окаянен есмь".
Говорящий племянник зверей и рощ,
я единственный в мире придумал ложь.
Почему на Оке от бензина тесмь?
Паче всех человек окаянен есмь.
Опозорен дом, окровавлен лес,
из истории стон, из Гайаны - весть,
но кто кинет камень, что чист совсем?
В одного камнями кидают семь.
Но, отвергнув месть, как пройдя болезнь,
человек за всех неприкаян есмь -
ставя храм Нерли, возводя Хорезм,
человек за всех покаянен есмь.
Почему ж из всех обезьян, скотин
осиянен есмь человек один?
Ибо "Песней песнь" - человечья песнь.
Человек за всех богоявлен есмь.

XV

Чья ты маска, Андрей Полисадов, -
дух мятежный семьи Багратов?
друг и враг шамхала Тарковского?
христианский варьянт мюрида?
на соборной стене осадок?
Золотой мотылек бестолковый
залетел на твой светоч адов.
Ты в миру "Андрей Полисадов",
а до мира, а после мира?
Смысл бессмертный и безымянный,
что хотел ты в земных времянках,
став Андреем и Аликсием?
Почему из людского стада
духи Грузии и России
тебя выбрали, Полисадов?
Почему против воли пиита
то анафемою, то стоном
голос муромского архимандрита,
словно посох, рвет микрофоны?
И влечет меня, и влечет меня
что-то горное, безотчетное,
гул низинный вершин грузинских…
Может, мне Каландадзе кузина?

XVI

Ты прости мне, Грузия, что я твой подкидыш.
Я всю жизнь по глупости промолчал. Как примешь?

Бьется струйка горная в мою грудь равнинную.
Но о крови вспомним мы, только в грудь ранимые.

Вот зачем отец меня брал на ГЭС Ингури,
где гора молитвенна, как игумен.

Эта кровь невольная в моих темных жилах
вместо "вы" застольного "мы" произносила.

"Наши!" - говорю я, ощущая пульсом,
как мячи пульсируют в сетку ливерпульцам.

Это наши пропасти, где мосты мизинцами,
это наши прописи рыцарства грузинского.

Может, есть отдельные короли редиса,
но делился витязь шкурою единственной

с Александром Сергеевичем, Борисом Леонидовичем,
тер щекой сердечною мокрые ланиты.

Вновь ночные фары - может, мои кровники -
на горе рисуют полосы тигровые.

И какой-то тайною целомудренной
тянет сосны муромские к пицундовским.

XVII

Когда сердце устанет от тины
или жизнь моя станет трудней,
календарь на часах передвину
на тринадцать отвергнутых дней -
перейду из Пространства во Время,
где Ока и тропинка над ней.

И тогда безымянный заложник
выйдет в сумерках на косогор,
как слепую белую лошадь,
он ведет за собою собор.
И, обнявши за белую шею,
что-то шепчет на их языке -
то, о чем рассказать не сумею.
А потом они скрылись в реке.

ЭПИЛОГ

Мой муромский мюрид, простимся, мой колодник!
Я обещал собор. Я выстрадал собор.
Меж теплой стороной и стороной холодной
Сквозит в стене дыра, пробитая тобой.

Я говорю с тобой из теплого собора.
Зачем второй раз жить? А первый раз зачем?
Лампадкой ты горишь в мозгу Золотатрева,
В мозгу моих друзей, читателей поэм.

Любая жизнь - собор. В моей - живые башни.
Одну зову я "Ты", другую - "Родион",
И безымянный звон над башней самой зряшной,
Собор - не Пантеон.

Распущен мой собор на волю, за грибами.
Горюют, пьют, поют. Назначен в сердце сбор.
Одна из башенок мотор разогревает.
Все это мой собор.

Меньшую башенку экзаменатор топит.
По баллам недобор до нашенских сорбонн.
Но в сердце у нее тысячелетний опыт -
Куда профессору!
Все это мой собор.

Бродите по земле, собор нового типа!
Между собой моей вы связаны судьбой.
За счастье вас любить - великое спасибо.
И это мой собор.

Пускай летят в собор напрасные каменья.
Из праздных тех камней сработаем забор.
Живу я как пою - пою я как умею.
Свобода - мой собор.

Однажды ошибаются саперы.
Шумит любовью жизнь. Но не лови ворон.
Горят огни лампад вселенского собора,
И без лампад огни в соборе, во втором.

1979