Андрей Вознесенский

X. В.

Пещера за мною искрит, как кресало.

Я — воскресаю.

Мария, поверь мне! Окстись, Куросава.

Я — воскресаю.

Под нами ристалища. Птичьи стаи.

Мелькают бутылками башни Кремля.

Я потрясающе воскресаю.

Качнётся затылком планета Земля.

Я — воскресаю!

Летит сзади жизнь, как пустая соломинка.

Иные пути горизонт отворил.

И некто, весь в белом, похож на садовника,

как будто бы камень с души отвалил.

Но каждая малость в селенье Эммаус кричит:

«Понимаешь,

чуток задержись!»

Неужто бессмертье, куда подымаюсь,

ценней, чем гримасничающая жизнь?

Работа тяжёлая — воскресение:

осталась кровавая мука испарины.

Она — никаким неземным просветлением,

увы, не исправлена.

На третьи сутки ты встанешь разутая,

увидишь на кухне разгромленный стол,

ты в полном рассудке, но это не шутка, —

кто-то вошёл.

На третьи сутки я вызову трепет.

Ты лучше в Евангелье посмотри.

Сталин умер в 53-м,

Воскресший дал рыбин —153.

А ножки твои холодны, как рыбёшки.

Опять воскресенье в преддверье весны.

«Опять те же сны», — ты сквозь сон улыбнёшься.

И я в потрясенье! «Опять те же сны...»

Ты знаешь, как вырубить полтергейсты,

как выбрать шпинат.

Но даже под стрижкою посттургеневской

тебе воскресения не понять.

Во мне воскресают и Пресня, и Пресли,

и папские инвалидные кресла.

Тайфун поглощает людскую заразу,

как ухо безумного унитаза!

Крысиные страхи — кораблекрушение.

Начальников fuckаю.

Горят керосинные воскресения.

Горят люди-факелы.

И жаждет реванша эстрады жупел.

Фома прозревавший мне раны щупал.

Всё стало обычным, как чай с круассаном.

Я — воскресаю.

Со свечками торт розовеет, как вымя,

полтергейсты его вкушают.

Бог назвал нас «жестоковыйными»

с необрезанным сердцем и ушами.

Мультяшки Японии,

грусть Хокусая,

другими непонятый —

в других воскресаю.

Ни сплетен, ни слухов,

назло медицине.

Во имя Духа,

Отца и Сына.

Я нужен — как пристани

зов парохода.

Я знаю, что истина —

это Свобода.

Как будто безумный моряк на мачтах,

не понимаю, что восклицаю,

я вижу тебя, неродившийся мальчик,

тебе — воскресаю.

В Лопаткиной вдруг проступает Карсавина.

В других — ВОСКРЕСАЮ!

Мои зубы смеются с улицы.

Мои губы с Твоими целуются.

Мои руки с Твоими сплетаются —

это муки реабилитации.

Мои очи — укор очкарикам.

В моих почках — «бочковое с гарликом».

Мысли-мухи в мозгу базарятся.

Это муки цивилизации.

Этажи снижаются в лифте.

Дух мой с плотью ещё в конфликте.

У Есенина спазмы шейные —

это плата за воскрешение.

Пускай назавтра след потерялся,

жизнь — метафора христианства.

Гамадрилы гадят в церковке сельской,

мой прапрадед — архимандрит Вознесенский.

XX век улетает, тлея,

как два креста Святого Андрея.

В XXI соединим,

+ один муэдзин.

Мощным крещендо

шатая зал,

своим воскрешеньем

Христос сказал:

«Я первый страдаю

от бед несуразных,

в Тмутаракани, в Гвинее-Бисау

я вас заслоняю крестообразно,

за всех — ВОСКРЕСАЮ!»

2006