NovayaGazeta.Ru

ПАСТЕРНАК — ТРАВКА РУССКОЙ ПОЭЗИИ
115-летие поэта отметили вручением премии его имени достойным лауреатам
       
Андрей Вознесенский. (Фото Бориса Сысоева)       
Десятого февраля исполнилось 115 лет Борису Пастернаку. С десяти утра во дворе переделкинского Дома-музея резвились и читали стихи (!) школьники. В это же время литературная Москва прощалась с Татьяной Бек, постоянным членом жюри премии Пастернака…
       Весь день в Дом-музей непрерывным потоком шли люди. Экскурсии планировалось закончить пораньше — родные поэта позвали близких Дому людей на скромное чаепитие. Но экскурсия затянулась. Пожилой господин с женой и двумя взрослыми сыновьями все никак не уходил. Он уже несколько лет собирался навестить, наконец, дом любимого поэта, да все никак. И подумал, что откладывать больше нельзя, хотя бы ради сыновей, и поехал. А после экскурсии спустился с лестницы второго этажа — и умер. Прямо в доме любимого поэта. В день его 115-летия.
       А двадцатого февраля в Доме ученых Андрей Вознесенский объявил новых лауреатов ежегодной премии Пастернака: Олега Чухонцева, Юрия Арабова и младшего Фельтринелли, написавшего книгу о своем отце (первом публикаторе романа «Доктор Живаго»).
       Чухонцев на вручении красивого памятного знака красиво спародировал Вознесенского, а Арабов сказал, что его поколение — «подпятидесятилетних» — предпочло слыть не поэтами, а нормальными людьми.
       Захотелось задать Андрею Вознесенскому, организатору и вдохновителю премии Пастернака, несколько вопросов.
       
       — Андрей Андреевич, многие премии в этом году прекратили свое существование. Даже такие, как Пушкинская и Аполлона Григорьева (в смысле денежного эквивалента). Вроде бы Росбанк, финансировавший премию Аполлона Григорьева, посчитал, что вокруг крупных премий создается мелкий нездоровый ажиотаж, а сами премии никак не влияют на литературный процесс. Что зачастую премия выполняет функцию резинки для поддержания штанов того или иного довольно посредственного литератора. И это не по гамбургскому, а всего лишь по росбанковскому счету.
       Андрей Андреевич, вы имеете непосредственное отношение к двум замечательным премиям — к богатому «Триумфу» и скромной премии Бориса Пастернака. На ваш взгляд, стоит ли сегодня, когда интерес к литературе невысок, искать получателей литературных премий?
       — Конечно, стоит. Хотя премии всегда лучше давать, чем получать. По-моему, банки не правы. Вопрос в принципе ставится неверно. Ну как может премия влиять на литературу? Если вы видели небольшой лазерный фильм, который мы показали перед вручением премии Пастернака, то должны были заметить, что в самих буквах имени — ПАСТЕРНАК — уже все заложено: ТЕРН ПЕРА… НЕТ КПСС… СЕСТРА… Все, что надо для поэта, есть в его имени. А если сегодняшнюю дату «115» написать по латыни — СХV, то получится СЕРП, КРЕСТ и ПЕРСТ. Вот что влияет на литературу.
       — Я знаю, что в ящике письменного стола Пастернака лежала папочка с надписью: «Андрюшины стихи».
       — Да, Наталья Анисимовна Пастернак нашла. Поэтому во время разгрома дома папка не пропала. Борис Леонидович имел привычку, читая и Пушкина, и Толстого, и современную литературу, ставить карандашом на полях, напротив понравившихся абзацев строчек или стихов, не галочки, а длинные палочки.
       — Вы помните ваши палочки?
       — Еще бы! Он был гений, а я — пацан. Я скоро эти стихи опубликую.
       — Как все-таки удалось открыть Дом-музей опального поэта после варварского разгрома?
       — К власти пришел Михаил Горбачев — как оказалось, человек образованный и просвещенный. Я написал ему довольно сдержанное, сухое письмо, напомнив, что скоро сто лет великому поэту, что пора восстановить справедливость и прекратить безобразие. И что просто необходимо отметить столетие поэта открытием Дома-музея в Переделкине.
       Горбачев даже оплатил все расходы по открытию музея. Приехал Артур Миллер, ушедший от нас в эти дни. Он тогда сказал, что если бы во время войны Гитлер поймал Пастернака, то расстрелял бы его дважды: сначала — как еврея, а потом — как русского интеллигента.
       — А помните, какой небывалый интерес поднялся во всем мире к русской поэзии в годы горбачевских надежд? Почти как при Хрущеве. Но сейчас в России интерес к поэзии упал, тиражи мизерные. Вот вы много ездите по миру. Там тоже перестали интересоваться нашей поэзией?
       — Интерес остался ко всей русской культуре в целом. Просто во время перестройки интересен был весь хлынувший из России поток. Теперь выбирают. Но не было случая, чтобы меня не спросили, что нового на поэтической ниве. В Америке поэзию вытеснил рэп. Рэперы собирают аншлаги в поэтических кафе, как когда-то мы с Евтушенко и Ахмадулиной — на стадионах. А так как мы шаг за шагом идем за Америкой, у нас тоже так будет. Рэп уже есть. И он наступает на пятки поэзии.
       — Ага, а литературу заменят сериалы. После показа «Идиота» издательство «Вагриус» отметило, что с полок книжных магазинов смели все книги Достоевского с идентичным названием. А «Братья Карамазовы» стоят. Сейчас снимается сериал «Доктор Живаго» по сценарию, кстати сказать, сегодняшнего лауреата Юрия Арабова. Человек он безусловно очень талантливый, но ведь постмодернист. Основа постмодернизма — антицитата, и я слышала, что в сценарии огромное количество вольностей и выдумок, противоречащих если не замыслу, то сюжету романа и характеру отношений между его героями. Допустимо ли, на ваш взгляд, скармливать подрастающему поколению «Доктора Живаго» в постмодернистском соусе, при этом сохранив название оригинала? Особенно если помнить, что именно за этот роман и пострадал Пастернак.
       — В любом переводе должно быть много вольностей. Особенно в переводе на язык кино. Оставляя смысл, можно менять ритм и слова. Но я не читал сценарий.
       — Что касается киноязыка, то любой сериал — это еще не кино. Американский «Живаго» входит в какой-то специальный мировой список фильмов, обязательных для показа. И раз в год этот фильм показывают по телевидению. Так сказать, для общего развития. Хотя сегодня мне этот фильм кажется довольно слабым...
       — Когда-то я был в полном восторге от этого перевода. Дивная музыка, Омар Шариф в папахе и дубленке. Там, кстати, замечательные кадры революции 1905 года. Тогда у нас все было запрещено, и это был очень сильный прорыв. Арабовского Живаго будет играть Олег Меньшиков. А он актер лучше, чем Омар Шариф.
       — Прежде были властители дум. Потом появились хотя бы носители смысла. А сегодня? Почти все лучшие умы и таланты ушли в пиар, превратившись, таким образом, в переводчиков уже готового смысла.
       — Именно так. Но неслучайно в последние годы имя Пастернака зазвучало с новой силой.
       Пастернак пошел в народ. Думаю, сейчас нет человека, кто бы не знал Пастернака. Даже поп-дивы его поют. Интересный процесс…
       — А кто, на ваш взгляд, вышел из шинели Пастернака?
       — У него не было шинели, но, кажется, нет ни одного поэта, который не вывалился бы из рукава его плаща.
       
       Анна САЕД-ШАХ
     
       
Андрей ВОЗНЕСЕНСКИЙ
       
       Прощание с книгой
       
       I
       Пронеслась Россия с гулом.
       Как в туннель, народ мелькнул.
       Русская литература
       называют этот гул.
       
       Кто вливает виски в тюрю,
       кто бежит к зарубежу.
       В русскую литературу,
       как в тревогу, ухожу.
       
       Я отвечу на «ату его!»,
       но не вам, тов. господа.
       Русская литература,
       ты — преддверье Господа.
       
       Ты, в которой вместо текста
       черно-белый шрифт берез,
       ты, которая естественно
       совесть повестью зовешь…
       
       Ежели свобода-дура
       в нас осуществит сполна
       геноцид литературы —
       то свобода ли она?
       
       II
       Что такое книга? Трудно
       вам вообразить уже.
       Телик с титрами? Но трубка
       подключается к душе?
       
       Что такое книга? Или
       отработанный прием?
       или генофонд России,
       притворившийся шрифтом?
       
       По тебе гадаю, книга,
       ты дрожишь в моих руках —
       безголовая, как Ника
       о двух крохотных крылах.
       
       А какая тайна чтенья,
       вдвоем, в сквере где-нибудь!
       От плеча идет волненье:
       «Можно ли перевернуть?».
       
       Так тысячелетье длится
       наше чтенье сообща.
       Превращаются в страницы
       два прижатые плеча.
       
       III
       Ты не только слезы Лизы
       среди кризиса бумаг,
       ты — ломоть идеализма,
       территория в умах.
       
       И какую форму примут
       без тебя наши дворы
       и беременный периметр
       Вифлеемовой горы?
       
       «Что такое Дух?» — расстроясь,
       врубит гид по телетуру.
       — А куда мы сдали совесть?
       — В русскую литературу.
       
1980
       
       
24.02.2005
       


 

 № 14
24 февраля 2005 г.